Есть Ольга церковного предания. Есть Ольга ПРЕДАНИЯ НАРОДНОГО: прекрасная псковитянка, так полюбившаяся юному князю Игорю, что он предпочел ее, безродную, знатным невестам; вдова, которая с поистине великокняжеским размахом отомстила древлянам (убившим Игоря, когда он второй раз пришел на земли этого племени собирать дань): притворно согласясь выйти замуж за князя древлян Мала, она сбросила первых его послов в ров, вторых сожгла в бане, а 5 тысяч самых именитых опоила хмельным медом на тризне по Игорю, и воины зарезали их, спящих вокруг могилы ее мужа. Конечно, здесь явно нарастает фантастический элемент. Количеству сановников древлянского князя позавидовал бы и византийский император — насчитывалось ли столько всех жителей в древлянском Коростене? Ольга здесь явно превращается в героиню фольклора (например, ситуация с баней, которую накаляют докрасна, чтобы сжечь моющихся в ней гостей, встречается в русской сказке о Василисе Премудрой).

Наиболее известный последний акт ее мести, «выдумка», делающая «честь народному остроумию русских», по замечанию Карамзина: вдова Игоря попросила у древлян легкую дань (по голубю и три воробья с каждого двора в Коростене), приказала привязать к птицам зажженный трут, и они, полетев назад в свои гнезда, сожгли деревянный город.

Конечно же, и этот сюжет, где киевская княгиня не уступит хитроумному победителю Трои Одиссею,— легенда. Но ведь не всякое событие и не всякий человек могут стать легендарными. Ольге легенда по плечу, она ее достойна.

Оль­га, принимающая крещение, рождающаяся заново в соответствии с христианской догматикой, перестает быть жестокой, но остается в народном предании женщиной, превосходящей умом всех, в том числе славившегося своей ученостью византийского монарха Константина Багрянородного. Пораженный красотой княгини, он просит ее руки. Тогда Ольга прибегает к хитрости, теперь уже грациозной: она просит императора стать ее крестным отцом. Монарх соглашается. Таинство совершается, но Константин больше не может претендовать на нее: христианский канон не допускает, чтобы крестница и крестный состояли в браке.

Когда Ольга после смерти Игоря взяла бразды правления в свои руки, она даже не могла жить в Киеве, который, по существу, управлялся из Итили. Но именно у этой женщины, потерявшей мужа, лишившейся столицы, созрел план освобождения Руси от хазарского ига, и она сделала все, чтобы ее план стал реальностью.

Во-первых, Ольга поселилась в Вышгороде, примерно в двадцати километрах от столицы. Здесь был укрепленный замок княгини, и под охраной дружины она чувствовала себя достаточно уверенно. Этим шагом она как бы демонстрировала хазарам, что не претендует на власть, сама же внимательно следила за каждым их шагом в Киеве.

Во-вторых, Ольга отправила княжить в Новгород своего сына Святослава. На север и северо-запад Руси власть каганата не распространялась, юный князь, на которого Ольга уповала как на будущего освободителя страны, был здесь в безопасности.

В-третьих, она совершила путешествие в Новгородскую землю. Ольга предприняла его не только для того, чтобы совсем не оставлять княжича без материнского попечения и навестить родные места. Эта поездка позволила ей создать систему налогообложения и одновременно льгот (после ее посещения Пскова началось возвышение этого города), которая укрепила позиции Киевского государства на севере и севе­ро-западе, а главное — предоставила Святославу средства, необходимые для формирования сильной, хорошо обученной дружины.

После победы неизбежно вставал вопрос о выборе пути развития молодого государства: тяготеть ли ему к норманнскому северо-западу, покориться ли влиянию степи, окружавшей юную державу с востока и юга? Ольга предложила третий путь: поворот Руси в сторону Византии.

Принятие Ольгой христианства было не только огромной важности нравственным, но и политическим актом, исходившим из запросов бытия страны. Ольга предвидела, что будущее Руси как самобытного государства возможно лишь при условии разрыва с языческим прошлым, неприятия культуры и идеологии Хазарии или дру­гих раннефеодальных государств, которые щедро плодила необъятная степь.